Высоко-высоко, на самой верхушке ели, примостилось старое сорочье гнездо. Его прежняя владелица, сорока с длинным хвостом, улетела, и никто даже не знает — куда. Но в один прекрасный день в гнезде поселились новые обитатели. Их было всего двое — белка-муж и его весёлая, светлоглазая жёнушка. Они были так счастливы и так преданно любили друг друга! Об этом мог бы порассказать заяц, а уж ему-то можно верить. Ведь у Йёссе такие большущие глаза и такие длиннющие уши, что он знает обо всем, что происходит в лесу. И как же ему было не знать обо всем об этом? Правда, злые языки поговаривают, что заяц, когда скачет по лесу, разносит сплетни по всей округе. Но думаю, это всего-навсего наговор.
Так вот, в один прекрасный день молодой супруг сидел на ветке и лущил шишки. И вдруг из гнёзда послышался тоненький писк.
Ах, подумать только, в прежнем сорочьем гнезде лежали уже трое маленьких, голых и слепых бельчат. И папа-белка, сам не свой от радости, поцеловал маму-белку прямо в усы.
— Спасибо, спасибо тебе, милая жёнушка! — сказал он.Высоко-высоко, на самой верхушке ели, примостилось старое сорочье гнездо. Его прежняя владелица, сорока с длинным хвостом, улетела, и никто даже не знает — куда. Но в один прекрасный день в гнезде поселились новые обитатели. Их было всего двое — белка-муж и его весёлая, светлоглазая жёнушка. Они были так счастливы и так преданно любили друг друга! Об этом мог бы порассказать заяц, а уж ему-то можно верить. Ведь у Йёссе такие большущие глаза и такие длиннющие уши, что он знает обо всем, что происходит в лесу. И как же ему было не знать обо всем об этом? Правда, злые языки поговаривают, что заяц, когда скачет по лесу, разносит сплетни по всей округе. Но думаю, это всего-навсего наговор.
Так вот, в один прекрасный день молодой супруг сидел на ветке и лущил шишки. И вдруг из гнёзда послышался тоненький писк.
Ах, подумать только, в прежнем сорочьем гнезде лежали уже трое маленьких, голых и слепых бельчат. И папа-белка, сам не свой от радости, поцеловал маму-белку прямо в усы.
— Спасибо, спасибо тебе, милая жёнушка! — сказал он.
Малышей назвали: Курре, Карре и Кирре. Мило, не правда ли?
В гнезде было два окошечка. Мама-белка заткнула мхом одно из них.
— Чтобы не дуло и малыши не простудились, — сказала она муженьку, и тот одобрительно кивнул головой.
— Ты всегда так умна и предусмотрительна, — сказал он. — Такой прекрасной жены нет ни у одного папы-белки во всем лесу.
Но вторую оконную отдушину мама не стала затыкать мхом, и через неё бельчата стали смотреть на мир, как только у них открылись глаза.
Рядом с большой елью, укрывавшей беличье гнездо, росла милая юная ёлочка. Она была такая тихая и серьёзная. Лучшего ребёнка никто бы себе не пожелал. Скромно стояла она на своём месте под защитой матушки и лишь иногда поднимала вверх свою крону и простирала вперёд веточки. Она смотрела на беличье гнездо, а оттуда глядела вниз пара живых крошечных глазок, а маленькая косматая головка весело кивала молодой ёлочке.
То был Кирре, самый младший малыш, самый проворный и самый своевольный из всех троих. Частенько он чуть не вываливался вниз головой из гнёзда, и невозможно перечислить, сколько за ним водилось разных фокусов и плутовских проделок. Папа-белка то и дело бранился, а мама тысячу раз умирала от страха за него.
— И все же он самый красивый из наших малышей, — кивала на Кирре мама. — Посмотри только, — говорила она своему муженьку, — какое у него мягкое и гибкое тельце. Не говоря уж об ушках. А такие хорошенькие кисточки на ушках, как у него, редко встретишь. Он унаследовал их от моей покойной бабушки. Она была одной из самых красивых белок в здешних краях.
— Ещё бы, — поддержал её муж. — Ты тоже в неё уродилась.
Юная ёлочка тоже никогда не видела бельчонка проворнее Кирре. И что бы он ни вытворял, ёлочке всегда казалось это остроумным и весёлым. Она даже ничуть не оскорблялась, когда своевольный бельчонок бросал сосновые шишки на её ветки; она только смеялась. Когда Кирре подрос и мог передвигаться уже за пределами гнёзда, юная ёлочка простирала к нему руки и застенчиво кивала макушкой:
— Иди ко мне, Кирре, можешь тут поиграть!
И Кирре бросался вниз головой в объятия юной ёлочки. Но она никогда не колола его иголками, хотя других не пощадила бы. Ах, ах! Сколько радостей выпало на их долю тем летом! Бельчонок и юная ёлочка только и делали, что проказничали. Вокруг шумел лес, щебетали птицы, а ветер играл на верхушках деревьев. Кирре раскачивался на елочкиных ветвях, бросал шишки в пробегавшего мимо зайца или карабкался по стволу. Ёлочка боялась пошевелиться, она была счастлива.
Но в жизни всегда бывает так, что когда радость достигает вершины, наступает беда. Так случилось и теперь. Однажды Кирре ускакал в лесную чащу и больше не вернулся. Папа-белка с мамой-белкой целый день искали его в лесных дебрях: лазали но деревьям и кустарникам. Курре и Карре тоже кричали и звали его, но Кирре не откликался, он исчез. Юная ёлочка молча стояла на своём месте. Она тоже готова была бежать и искать своего друга, но не могла. Она знала, что хорошо воспитанная юная ёлочка должна оставаться на своём месте. Так тысячелетиями поступали все юные ёлочки, так поступают они и теперь. Потому-то и маленькая ёлочка стояла неподвижно, хотя сердце её болело.
«Может, Кирре ещё вернётся назад?» — думала она, чтобы утешить самое себя.
Но папа-белка покачал головой и сказал:
— Какой-нибудь охотник застрелил нашего Кирре.
Это случилось поздним летом, уже красные ягоды брусники рассыпались по кочкам. Лесные звери торопились. Перелётные птицы готовились к отлёту, ветер сотрясал ветви деревьев, а большинство животных начало подумывать о зимней одежде. Белки собирали в своих кладовках большие склады шишек — зимний запас. И ни у кого не было времени думать об исчезнувшем Кирре. Одна лишь юная ёлочка испытывала чувство утраты и горя. Она чувствовала себя такой одинокой! Но когда она рассказала другим деревьям о своей утрате, они засмеялись, и с того дня юная ёлочка ни с кем больше не говорила о Кирре.
И вот мало-помалу наступила белоснежная зима. Земля покрылась пушистым ковром, лиственные деревья дрожали от холода, а белки надели серые зимние шубки. Однажды пришли в лес два человека с топорами на плечах.
— Смотрите, какое стройное рождественское деревце! — сказали они и, срубив положили юную ёлочку среди других ёлок на сани, чтобы отвезти в город на продажу. Она была так печальна!
«Теперь мне больше никогда не увидеть Кирре», — думала она — ведь втайне она ещё надеялась, что Кирре когда-нибудь вернётся в родные края.
Она обхватила ветвями матушку, большую ель, на макушке которой находилось беличье гнездо.
«Не давай им увезти меня», — молила она.
Но мама-ель не могла ей помочь. Ветви юной ёлочки были слишком слабы, некоторые обломились и упали в снег, и самую юную ёлочку уже повезли, далеко-далеко, до самого городского рынка. Там ёлочку купили и тёмным зимним утром повезли в большой дом. Ёлочка была совершенно не в себе, иначе бы она подивилась всей той суёте, которая царила на улицах, и всем тем диковинам, которые стоило там посмотреть. Но она могла лишь тосковать и думать.
Ёлочку оставили в зале, она была целый день совсем одна, но в сумерках пришли родители детей, чтобы нарядить ёлку. На её ветви повесили яблоки, позолоченные орехи, флажки, разноцветные розы и золотые звезды, конфеты и свечи. На самой верхушке укрепили сверкающую золотом звезду.
— Это — Вифлеемская звезда, — объяснила старшая сестра собравшимся детям, которые, от радости всплеснув руками, стали разглядывать ёлочку. Они были в таком восхищении, что не могли вымолвить ни слова. Но когда в залу вошёл рождественский соломенный козёл с дедом-морозом на спине и всем принёс подарки — одному лошадь, другому — лодку, третьей — красивую куклу, — то-то было радости! Дети танцевали вокруг рождественского деревца и пели весёлые рождественские песенки.
Однако же юная ёлочка по-прежнему стояла словно во сне: блеск свечей, игры и неистовое веселье детей только мучили её.
— Ах, попасть бы домой, — вздыхала она.
— Давайте принесём белку, пусть тоже посмотрит на рождественское деревце!
И один из мальчиков помчался за клеткой; там на задних лапках сидел светлоглазый бельчонок, держа в передних сухарик. Он посмотрел на рождественскую ёлочку, а ёлочка посмотрела на него. О, как она задрожала! Но на этот раз от радости. Ведь в клетке сидел Кирре, Кирре — живой и здоровый! И сразу на душе у ёлочки посветлело и потеплело. Она не смела шевельнуться, её ветви были увешаны лакомствами и украшениями, но, она не отрывала взгляда от бельчонка, удивляясь, что он не узнает её.
Кирре втягивал носиком запах ели, который не вдыхал с того самого дня, как его унесли из леса. О, как это было чудесно! Ему вспомнились дом на макушке высокой ели, папа и мама, Курре и Карре. Он подумал о маленькой серьёзной ёлочке, которая росла рядом с большим деревом. И чем дольше он разглядывал рождественское деревце, тем более знакомым казалось оно ему. Он перекувырнулся в своей клетке, уселся на хвостик и, навострив ушки, поклонился точь-в-точь так, как некогда дома, когда играл на ветвях юной ёлочки. И она поняла, что бельчонок узнал её. Вокруг рождественского деревца со своими подарками играли дети. Ярко горели свечи, от рождественской каши, стоявшей па столе, шёл пар… Но бельчонку и юной ёлочке казалось, что они снова дома, там, где по вересковой пустоши носится и прыгает заяц, а высокие деревья шумят на ветру. Бельчонок и ёлочка стали кивать друг другу, или, вернее, кивал бельчонок, потому что ёлочка не смела пошевелиться. На своём, только им понятном лесном языке они тихо беседовали друг с другом, так тихо, что ни один человек ничего не услышал.
— Как ты здесь очутился? — спросила юная ёлочка.
— Ах, это печальная история, — вздохнул бельчонок. — Ты, верно, помнишь, что маленьким я был совсем диким и своевольным?
— Да, да, помню, — ответила ёлочка. — Твоя мама частенько жаловалась, что у неё с тобой хлопот больше, чем с остальными малышами.
— Так оно и было. А в один прекрасный день мне стало скучно в родном лесу. Я носился с дерева на дерево, перепрыгивал с одной пустоши на другую и все дальше уходил от дома. Внезапно, сидя на ветке, я увидел внизу, у корней дерева, два свирепо сверкающих глаза. Я тотчас догадался, что животное, следившее за мной, кровожадная куница. Мама часто предостерегала нас от этой хищницы. Я знал, что она ещё более жестока, чем человек. Сердце ушло у меня в пятки, и я перепрыгнул на другое дерево, но куница быстро лазала по деревьям и погналась за мной. У меня и сейчас мурашки бегают по спине, когда я вспоминаю об этом. Так примчались мы к берегу реки, я — впереди, куница — по-прежнему за мной. Тут я прыгнул на низенькую вербу, простиравшую свои ветки над берегом. Куница ринулась за мной, ветки не выдержали и — плюх! — я полетел кувырком в воду! Но это меня и спасло. Совсем рядом со мной плыл обломок доски. Я влез на него и, держа курс с помощью хвоста, гордо проплыл мимо куницы. Эта обжора, совершенно озадаченная, осталась на берегу, а я плыл все дальше и дальше. Вероятно, я доплыл бы до самого конца света, если бы мальчишки с этой усадьбы не заметили мой кораблик. Они подгребли ко мне на лодке, крепко ухватили меня и, не выпуская из рук, принесли к себе домой. И вот теперь я здесь.
Тут Кирре кончил свой рассказ и перевёл дух. Он говорил без передышки, а это отражается на дыхании.
— Теперь твой черёд рассказывать новости, — сказал он ёлочке.
И она начала рассказывать:
— Старшая твоя сестра Курре вышла замуж. Всех белок из ближайших окрестностей пригласили на свадьбу. Пир был на славу. Я заглядывала в гнездо — более роскошного пиршества я в жизни не видала. Потом Курре со своим муженьком перебралась в совершенно новое гнездо в сосняке по соседству. Там, должно быть, особенно хорошо с шишками. Мама-белка считает, что Курре сделала неплохую партию.
— Как приятно, — сказал Кирре, — расскажи ещё!
И юная ёлочка стала рассказывать, как хорошо в лесу зимой, когда снег покрывает землю, а деревья сбрасывают свои лиственные наряды. Она говорила о том, как грустно было расставаться с перелётными птицами. Они и сами печалились, когда улетали в чужие страны. А Кирре слушал, широко открыв глаза. Он так несказанно радовался! И время от времени вдыхал запах ели.
Настала ночь. Свечи гасли одна за другой, детям захотелось спать, и мама уложила их в постель. В зале было совершенно темно; ель, одеревенелая и застывшая, стояла на полу во всем своём пышном убранстве. Тогда бойкий бельчонок осторожно отворил дверцу клетки. Обычно она бывала тщательно закрыта, но в рождественской спешке и веселье её оставили чуть приоткрытой. Кирре ловко соскочил на пол и вскарабкался на ветви ёлочки. Там он уселся точь-в-точь, как когда-то в лесу, он выкидывал свои старые фокусы и прыгал вокруг, задрав хвостик. Затем ёлочке снова пришлось рассказывать о том, что было в лесу. «До чего интересно», — думал бельчонок.
Под конец Кирре захотелось спать. Он прижался маленькой головкой к стволу деревца, скрестил ланки на груди и сладко заснул среди зелёных ветвей. У него было весёлое рождество, точь-в-точь как у детей, хотя рождественский козёл с дедом-морозом не привезли ему никаких подарков. Во сне он прыгал по своему шелестящему лесу, наперегонки с Курре и Карре.
Но ёлочка не спала. Она разглядывала бельчонка, спящего на её ветвях, и думала о лесе. В окно заглянул старик месяц. Он кротко улыбнулся.
— Привет с вересковой пустоши, — шепнул он. — Там тоже рождество.
Юная ёлочка улыбнулась месяцу. Она была так счастлива. Она нашла своего исчезнувшего друга. Больше она ничего не желала.
Бельчонок и ёлочка
« Белка | Марьина роща »
Свежие комментарии